Послемайданная власть в Украине пытается превратить свои запреты в священные табу.
Нельзя сказать, что украинская политика всегда была открытой и прозрачной: начиная с 90-х ее сотрясали скандалы, интриги, даже заказные убийства. Своеобразным символом темного политического прошлого страны можно считать дело Георгия Гонгадзе, которое вот уже третье десятилетие оказывает влияние на положение дел в Украине. Но, пожалуй, никогда ранее в нашей политике не было столько “закрытых” тем, даже обсуждение которых может повлечь за собой неприятные последствия.
Все началось в феврале 2014 года, в первые дни победы Майдана, когда был принят закон “О недопущении преследования” майдановцев, в котором, в частности, было сказано: “Запретить сбор, регистрацию, накопление, хранение, адаптацию, замену, обновление, использование и распространение персональных данных людей, которые были участниками массовых акций протеста, начавшихся 21 ноября 2013 года… Эти данные подлежат уничтожению”.
А дальше посыпалось как из ящика Пандоры — нельзя спрашивать о причинах трагедии в Одессе, запрещено сомневаться в виновности Донбасса и Крыма, отрицать российскую агрессию и т. д. Отчего так много запретов и почему растут сомнения в их правомерности?
Запрет на расследование событий на Майдане, наказание за отрицание российской агрессии и пр. являются формой запрета любой версии новейшей украинской истории, которая противоречит официальной. С чем это связано?
Ростислав Кравец, старший партнер адвокатской компании “Кравец и Партнеры”:
— На самом деле, я считаю, что ситуация, произошедшая с Майданом, — а шесть лет органы досудебного следствия пытались прятать истинных заказчиков и исполнителей Майдана, мы видим их в периодически появляющихся расследованиях СМИ, видим бездействие департамента спецрасследований Горбатюка, что направлено на сокрытие правды, — связана исключительно с одним: внешним управлением Украины. Я уверен, что так или иначе нашим иностранным партнерам прекрасно известно, кто и что делал. Они и сами-то, если не прямо помогали, то во всяком случае своим молчаливым согласием содействовали убийству украинцев, дальнейшему сокрытию истинных заказчиков и виновников преступления. В свете того что данных уже более чем достаточно для обнародования, — и если в них будут так или иначе замешаны наши иностранные партнеры, не говоря уже о политических элитах, которые получили громадные дивиденды, а сегодня рискуют потерять все, — вот и будет делаться все возможное, чтобы подобные расследования никогда не закончились.
Максим Бужанский, народный депутат, фракция “Слуга народа”:
— Я бы не согласился с вами. У нас нет запрета на расследование событий на Майдане, потому что прокуратура отрабатывает расследование детально. Более того, директор Госбюро расследований говорил уже в этом году, что дела будут переданы в суд. Другое дело, что действующий закон об амнистии делает фактически невозможным установление реальной картины. Потому что одна из сторон получила иммунитет. Что касается отрицания агрессии РФ, безусловно, она есть. Безусловно, абсурдно отрицать то, что реально происходит. Но вот находятся политсилы, которые пытаются на этом “капитализироваться” и за счет постоянного напоминания об этом выглядеть более патриотично. Не просто констатировать факт агрессии, а получить “мандат” контролеров за теми, кто якобы это оспаривает.
Николай Скорик, народный депутат, фракция ОПЗЖ:
— Я считаю, что у всех “табу”, которые вы перечислили, один и тот же источник. Все они связаны с тем, что власть называет “Революцией достоинства” 2014 года. Это был вооруженный захват власти с нелегитимным отстранением президента Януковича от власти, ведь никакого импичмента не было и быть не могло. События на Донбассе, в Крыму, последующие табу — производная от этих событий. Так же как есть табу на саму тему о расследовании событий в Одессе 2 мая 2014 года. Подобных моментов, о которых нельзя говорить, достаточно много. Так же и действия, как сейчас принято говорить, “коллаборантов” — и они действительно были во время Великой Отечественной войны, которых сейчас делают героями. Тогда же они ходили в немецкой форме и служили оккупантам. Мало того, вопрос СССР “вытравливается” декоммунизацией. Но если возьмем все, что было построено в период “советской оккупации” и что возведено за 30 лет независимости, эти категории несопоставимые. До сих пор ведь пользуемся тем, что нам построили “проклятые оккупанты”! Табу нужны, чтобы никто не посмел разбираться в этих тонкостях.
Валентин Рыбин, адвокат, защищавший “беркутовцев”:
— Я считаю, что запреты, будь они законодательно оформлены или проводившиеся через СМИ, — это совершенно спланированная и четко осознанная акция, направленная на уничтожение оппозиционного мнения. И не только как политического аспекта, но и как возможности людей, не поддерживающих курс власти, высказывать свое оппозиционное мнение. Мы все прекрасно понимаем, что если бы проводилось эффективное расследование событий на улицах Киева 2013–2014 гг., если бы объективно проводилось расследование бойни 2 мая 2014 года в Одессе, если бы власти пошли хотя бы на минимальный диалог с жителями Донецка и Луганска, то к власти пришли бы совершенно другие люди. Если это мнение запретить, то можно еще немного остаться у кормушки, набить карманы, заниматься популизмом. Запреты будут, и их будет еще больше: чем слабее власть и чем меньше будет у нее достижений (а их и так уже немного), тем более суровой будет власть в отношении собственных оппонентов. Из них будут и вовсе рисовать “врагов народа” — с этим мы, между прочим, уже сталкиваемся.
Насколько распространены в мировой практике запреты на расследования определенных событий, наказание за отрицание каких-либо фактов истории?
Ростислав Кравец:
—Что касается отрицания каких-либо фактов, есть немало примеров применения таких сомнительных норм. Но в той же Германии, к примеру, никто не отрицает вины за гибель миллионов гражданских лиц вследствие Второй мировой. И я не встречал упоминаний о том, что где-либо там привлекают за отрицание каких-либо фактов или их непризнание. Кроме того, это противоречит конституциям и конвенциям о защите основополагающих прав и свобод. Вы всегда можете иметь критическое мышление и сомневаться в каких-либо аксиомах. Но наказывать за это… абсурд.
Максим Бужанский:
— Далеко ходить не будем — в ряде европейских стран есть ответственность за отрицание Холокоста. Но тут же вопрос не в том, что и где есть, а в том, как мы это используем и с какой целью, понимаете?..
Николай Скорик:
— Есть у каждой страны свои моменты. Допустим, есть страны, и их много в Европе, где отрицание Холокоста — это уголовное преступление. В Британии стараются меньше говорить о смерти принцессы Дианы. Просто у нас это носит глобальный характер изменения системы.
Валентин Рыбин:
— Давайте вспомним Америку с запретом Компартии и теми преследованиями, которым подвергались там ее последователи. Речь о маккартизме. Давайте взглянем на Северную Корею с достаточно жестким режимом и непризнанием всего иного. Я думаю, по миру есть достаточно много таких государств, где власть опирается на отрицание и запрет высказывать иное мнение. Думаю, в мировой практике таких примеров немало — Украина тут вовсе не “законодатель мод”, не та страна, где власти проявили сколь-либо креативный подход.
Политическое табу принуждает общество к одной точке зрения. Можно ли говорить в таком случае о дискриминации и ограничении прав человека? Есть ли у той части украинцев, которая не согласна с официальной версией, законные способы реализовать свое право на правду?
Ростислав Кравец:
— Это нарушение свободы слова и выражения мысли. Кроме того, подобные запреты больше подходят под определение тоталитарного общества, где запрещены любые сомнения в правильности действий партийного руководства или принятия решений лидером. Да, в тоталитарных странах подобное есть, в демократических быть не может.
Максим Бужанский:
— Нужно каждый пример рассматривать в отдельности. Тот же Холокост — это самое чудовищное преступление в истории человечества. Сознательная попытка уничтожения целого народа. И запрет на его отрицание лежит не только в разрезе памяти жертв, но и в разрезе прививки для недопущения чего-либо подобного в дальнейшем. Это “антинацистская” прививка. А в новейшей украинской истории все, что бы ни делалось, носит ситуативный, конъюнктурный характер и имеет признаки спекуляции. Дело в том, что результаты президентских и парламентских выборов 2019 года показали, что общество готово (и хочет!) разговаривать на любые темы. И я не только о том, что вы перечислили, — откровенно искать правду и правильный выход, не боясь ничьих мнений, и искать в этих дискуссиях истину. А попытки свести все к формуле, которую вы озвучили, — это, по сути, попытки вернуться в повестку Порошенко. Но для Порошенко эта повестка вылилась в глубокий кризис и проигрыш на выборах.
Николай Скорик:
— Безусловно, да. Пример — недавняя речь президента, который рассказал о “начале борьбы с дезинформацией”. А это, по сути, борьба с альтернативной точкой зрения. И борьба затронет те СМИ, которые и сделали его президентом! Кому-то кажется, что это дезинформация, а для кого-то это альтернативная точка зрения. Грань тут очень тонкая. И так же сложно сказать, где заканчивается борьба с дезинформацией, а где начинается цензура. Законных способов реализовать свое право на правду у той, “второй”, части общества, увы, уже практически нет.
Валентин Рыбин:
— Конечно, можно говорить об ущемлении людей, которые разделяют иную точку зрения и имеют другое отношение к проблеме. Допустим, взять языковой закон, которым вся сфера обслуживания была переведена на украинский язык. Это — циничное нарушение прав потребителя! С какой целью это делается? Разумеется, это дискриминация. В проблему русского языка (отсутствуют школы, к примеру) власти входят осознанно, чтобы “ментально русскоязычные” лишились основы своего образования, культуры. Им насаждают украинские ценности, сейчас уже вперемешку с псевдоевропейскими. Зачем? Чтобы дискриминировать этих людей по языковому признаку. Та же ситуация с выходцами из Донецка или Луганска: фраза “он жил в Донецке до 2014 года” означает, что человек имеет некий фактор риска — “человек-то неблагонадежный”. Фразу очень часто применяют прокуроры.
Пока еще у этой части есть законный способ реализовать право на правду. Но она же и не организована, не структурирована и не имеет лидера, который мог бы очень четко высказать ее проблематику и повести за собой. В этом-то и заключается проблема всех оппозиционных сил: каждая оппозиционна сама по себе и никто не ставит вопрос об объединении ради защиты базовых ценностей человека. Да и оппозиция наша в большинстве случаев “бумажная”, запитана на интересах олигархов и бизнес-кланов.
Заключение Общественной экспертизы
Не зря в древние времена запреты что-либо делать (табу) оправдывались решением высших сил — демонов или богов. Так у человека не возникало желания нарушить табу: войти в священную рощу или съесть запретный плод. Послемайданная власть в Украине пытается превратить свои запреты в такие же священные табу. С одной стороны, это позволяет направить общественную энергию в нужное для власти русло, а с другой — с помощью репрессий победить инакомыслие. Впрочем, судя по ответам экспертов, пока получается просто “загнать” неудобные мысли в подполье. В итоге формируется призрачная иллюзия единства нации, при которой значительная часть населения страны чувствует порочность происходящего. Это в любой момент может вылиться в протестное голосование или взрыв возмущения. Главные поводы для манипуляций и искусственных запретов, по мнению экспертов, — события на Майдане, убийство людей в Одессе, АТО и война на Донбассе, декоммунизация и искусственная украинизация. Впрочем, по мнению экспертов, в происходящем виновна не только власть, но и оппозиция, которая не демонстрирует заинтересованности в том, чтобы запреты, преграждающие путь к правде, а значит и к исправлению допущенных ошибок, были сняты.